В Германии не надо объяснять, где и когда существовала школа им. Карла Либкнехта и как складывались последние годы ее бытия. Известно все это из разных источников, но в основном благодаря воспоминаниям, написанным Вольфгангом Леонгардом и Маркусом Вольфом . Не так давно я встретилась в Москве с четырьмя бывшими учениками школы, которые вот уже двадцать как на пенсии. Люся Ангерт была в школе первой красавицей, заведовала потом химической лабораторией. Будущий архитектор Даниил (Даня) Копелянский был лучшим учеником последнего выпускного класса. Макс Альбам стал специалистом (менеджером, сказали бы мы сегодня) каучуковой промышленности, Михаил Шайбер — известным переводчиком, историком, поэтом, публицистом. Первые трое закончили школу незадолго до того, как ее официально закрыли. Михаил значительно моложе. Когда я по привычке поспросила их об интервью, заговорив по-русски, все они, как один, ответили: "Вы можете говорить со мной по-немецки." Принимали они меня очень настороженно, каждый спросил: "А вы уверены, что своей публикацией никому не принесете вреда?"

Вольвган Леонгард. 1937 г.
В одном из интервью сказал "Возможно, история ГДР началась в школе им.Либкнехта."

Учащихся школы им. Карла Либкнехта можно условно разделить на разные категории. Люся и Даня, например, были детьми типичных московских еврейских семей. Макс и Михаил, сыновья сотрудников советского торгпредства, пошли в первый ее в Берлине, и по возвращении на родину родители, естественно, определили их в немецкую школу. У большинства бывших учеников школы им. Карла Либкнехта, и поныне живущих в России, схожие семейные истории. А было и много настоящих иностранцев-детей специалистов, приехавших на работу в Советский Союз, а также детей руководителей и сотрудников Коминтерна. И, наконец, необходимо упомянуть и тех, чьи родители стали участниками великого Исхода, массовой эмиграции людей, преследуемых нацистским режимом, из стран Западной и Центральной Европы в СССР. Те из них, что перижили депортацию, войну, а то и заключение за колючей проволокой Гулага или в фашистском концлагере, живут сегодня большсй частью в странах своих предков, а также в США и Израиле. Из появившихся в печати воспоминаний детей эмигрантов мы знаем, что, пересекая границу Советского Союза, они испытывали радость, волнение, чувствовали гордость от того, что на несколько шагов приблизились к светлому будущему всего человечества.

Романтический подъем духа слегка гасила, однако, цепкая хватка школьных будней. Недреманное око начальства зорко следило за учебным заведением, кишевшим подозрительными элементами, от которых можно было ожидать всяких неожиданностей. Рост классового сознания отражался в специальных тетрадях, вести их надлежало с особым тщанием. Оценки каждого ученика фиксировались не только в классном журнале, но и в личной зачетке. Родители были обязаны регулярно просматривать ее и ставить свою роспись. Лагерь труди и отдыха под Калугой был организован по принципу строгой иерархии. Малейшее событие заносилось в дневник. Дети и подростки, которым вместе с родителями пришлось спешно покинуть Германию, Венгрию и Испанию после 1933 года, столкнулись здесь с уже установившимися канонами и вели себя так, как полагается гостю, то есть терпеливо сносили все. Многие к тому же считали, что им, "детям буржуев", будет только полезно изменить свое поведение. Если уж ты оказался в Советском Союзе, то не сетуй, здесь все, как надо, говорили они себе, и жизнь на чужбине, казавшаяся захватывающим дух приключением, продолжалась.

Русским ученикам было труднее привыкнуть к "железному" режиму — ведь они еще помнили вольницу, которой была школа после гражданской войны, и скучали по ней. Даня Копелянский вспоминает, что его класс "взбунтовался", когда узнал о введении персональных зачеток, но потом смирился с судьбой. Да иначе и быть не могло — во времена культа личности забастовка школьников была немыслима. На ужесточение дисциплины, давление сверху воспитанники школы им. Карла Либкнехта отвечали испытанным способом - достаточно безобидными шалостями. Учительнице Бауэр нарисовали мелом на сиденье стула рожицу, которая потом отпечаталась на темной юбке. Ученик, выставленный за пререкания с учителем на балкон,спустился вниз по водосточной трубе, чтобы к вящему удовольствию своих товарищей неожиданно появиться в дверях класса.

Пролетарская простота возводилась в принцип, из нужды делали добродетель. Тем не менее все мои собеседеники утвердительно ответили на вопрос, воспринимали ли они себя как "нечто особенное". "Мы гордились тем, что нам предоставили возможность учиться на родном языке, это было чрезвычайно приятно" — сказал Андрей Эйзенбергер. "Конечно, нас не баловали, однако делали все, чтобы облегчить нам учебу" — добавил этот старый добрый человек. Те из бывших учеников, что пишут сегодня мемуары или дают интервью, совершенно уверены в том, что таких учителей, как в их школе, не сыскать было во всей Москве. И их не огорчает тот факт, что с ними то и дело проводили разные педагогические эксперименты, часто весьма сомнительные, поскольку педагоги их были замечательными личностями. После 1933 года в школу пришли на работу политэмигранты, многим из которых пришлось поменять свое жизненное амплуа. На лекции о Гейне, которые читал учитель немецкого языка Штюмпфель, приходили юноши и девушки из разных классов. Учитель русского языка Марков разработал что-то вроде свода принципов, по которым один ученик рецензировал сочинение другого. Упражнение было столь занимательным, что привлекало зрителей и слушателей со стороны. А об учительнице математики Бауэр Доля Копелянский отзывается с теплотой, которая в наши дни может показаться непривычной: "Мы ее очень любили, она была нам второй матерью."

Каждый день их бытия был по-своему значителен. Ну, а когда школьный оркестр во главе с капельмейстером, вездесущим Максом Альбамом, проходил 1 мая мимо трибуны, на которой стоял Сталин, когда вождь всего советского народа дружески кивал им, а репродукторы разносили по Красной площади слова приветствия, адресованного им, либкнехтовцам, тогда юноши и девушки чувствовали, что они не только были чем-то особенным, но и делали, творили нечто особенное.

Нина Эвелинг.
В 1940 г. была арестована со школьными подругами по обвинению в участии в "антисоветской группе детей репрессированных родителей".

Жизнь в коллективе не оставляла времени для раздумий. Никто точно не знает, когда в НКВД были заведены первые дела на учащихся школы им. Карла Либкнехта. Зависть, бессовестный карьеризм, мания преследования, как настоящая, так и мнимая, распространились и в этих кругах. Беспрерывные доносы и аресты заставили юношей и девушек сплотиться теснее. Видимо, бессознательно они ощущали шаткость своего существования в окружении, где они могли легко стать изгоями. Может, поэтому предпочитали влюбляться в соучеников и соучениц. Со своей будущей женой Макс Альбам тоже познакомился в стенах родной школы. Стукачи, рассказали мне мои новые знакомые, внедрились и в школу им. Либкнехта, стремясь, конечно, подорвать царивший здесь дух солидарности. Не пощадили они и Люсю Ангерт, и Ферко Диаманта, о любви которых знала вся школа. Москвичка и сын венгерского специалиста дружили уже пять лет. Засланный в школу комсорг по фамилии Ильин отозвал однажды Люсю в сторону и, понизив голос, сказал, что для нее самой будет лучше, если она разойдется с Ферко. Омерзительный поступок этого человека не мог поколебать чувств Люси, но и ее мучили сомнения: почему арестовали так много родителей и учителей? И тогда симпатичный и стройный Ферко, поражавший всех на уроках блестящими ответами, произнес, обращаясь к ней, фразу, которой утешали себя тогда многие: "лес рубят - щепки летят". Через год он сам стал "щепкой", его приговорили к пяти годам заключения в лагере за "шпионаж". А еще через год Люся вышла замуж.

Чему следует удивляться больше? Наивности образованных, политически активных молодых людей, не понимавших, что происходит вокруг? Или тому, что были и исключения: некоторые ученики с самого начала не считали Советский Союз страной, где они обретут спасение и исполнятся их мечты? К последним принадлежал и Михаил Шайбер. Человек отнюдь не богатырского телосложения, он и сегодня выглядит подростком. А тогда он дружил с Робертом Далемом и Р. А. "Мы с Робертом были всего лишь критически настроены к происходящему, Р. А. же был рьяным антикоммунистом" — вспоминает Михаил. "Тем не менее именно он закончил свою карьеру в чине советского генерала!" Троица еретиков воздерживалась от мальчишеских проказ. Старшеклассниками под конец овладело странное, недолгое ощущение беспечности и свободы. "То был пир во время чумы "— говорит Макс Альбам. Как и некоторые другие ученики, он жил тогда в квартире уже один. Мать арестовали, отец был за границей. Одноклассники собирались у него, чтобы вместе готовиться к выпускным экзаменам. Вместе кашеварили, по вечерам танцевали. Заводили привезенные из Германии пластинки, пели, подражая Гансу Альберсу. Ходили на каток, в кино или просто бродили по городу -любили движение. "Чувство одиночества нам было неведомо, — говорит Даня Копелянский, — ведь мы были интернационалистами до мозга костей. Мы жили одной большой семьей, не отталкивая тех, у кого репрессировали близких, невзирая на то, кем мы были - русскими, немцами, евреями, венграми или испанцами."

Учиться, чтобы жить?

Бывшие ученики школы им. Карла Либкнехта и сейчас еще живут в самых разных уголках Москвы. Для одних, таких как Копелянский, школа - "исток, давший начало их жизни", другие не предаются воспоминаниям о детстве и юности, ведь на ту пору тяжелым грузом легли переживания последующих лет. Но они по-прежнему открыты культурам других народов и все так же с легким демонстративным презрением - что редко встретишь сегодня в России - относятся к "обществу потребления". Всем моим собеседникам идет уже восьмой десяток. Школа, учеба в которой по оценкам социологов сделала учеников на какое-то время "группой риска", снабдила их добротными знаниями, в частности языковыми, дав в руки инструмент, позволяющий им увереннее чувствовать себя в рискованных ситуациях. Многие воспитанники школы были на войне переводчиками, для командования людьми просто незаменимыми. Некоторые, как, например, Даниил Копелянский и Михаил Шайбер, посвятили свою жизнь укреплению связей между немецкой и русской культурами, много переводили и писали сами.. Сегодня, когда либкнехтовцев становится все меньше, а силы быстро тают, никто не препятствует проявлению их дарований и талантов.

Барбара Кернек (род. в 1947г.)- московский корреспондент журнала "Курсбух",
пишет для многих других изданий, является автором нескольких книг о современной России.